Толерантность или любовь к врагам?

 

 

 

Глобализационные процессы в современном мире с необходимостью ведут к сокращению физического расстояния между людьми. За весьма короткое время благодаря достижениям научно-технического прогресса мы можем оказаться в любой точке земного шара и, если пожелаем, остаться там жить. Но преодоление расстояний не означает преодоления различий. Даже долго живя на общей территории, люди не перестают быть разными. Причем эта «разность» не является лишь результатом объективной инертности сформировавшегося в русле определенной традиции менталитета, но активной и осмысленной позицией, стремящейся к автономизации собственного индивидуального существования, к своеобразному индивидуальному суверенитету.

В силу этого, нашей эпохе свойственны две противоречивых, хотя и неразрывно связанных, тенденции: с одной стороны, постепенное размывание национально-культурных границ, с другой, повсеместное формирование мультикультурных сообществ, где остро стоит вопрос о норме общежития, о принципах взаимоотношений между носителями разных национально-культурных, религиозных и этических традиций, мировоззренческих и идеологических установок. Острота вопроса обусловливается тем очевидным фактом, что в мультикультурном, то есть принципиально плюралистическом сообществе не может быть единого основания для формулирования общезначимой и равнозначной для всех нормы. Следовательно, чтобы избежать хаоса, такая норма должна быть задана с позиций лишь одной, доминирующей в данном сообществе, традиции на основании ее наибольшей приемлемости, а точнее, – наименьшей неприемлемости для всех остальных. В современной России легко обнаружить, по меньшей мере, две подобные традиции, которые можно рассматривать как альтернативные платформы для формулирования нормы общежития. Такими традициями являются Христианство и либерализм.

Базисным принципом либеральной концепции является понятие толерантности, которое чаще всего интерпретируется в российском обществе с точки зрения лексического, а не терминологического значения этого слова. Наиболее авторитетные словари русского языка[1] в качестве значения заимствованного слова ‘толерантность’ употребляют русское ‘терпимость’. Действительно, латинское tolerantia означает «физическую выносливость»[2] и как производное – «терпение» в психологическом и нравственном смысле. С небольшими словообразовательными изменениями, но с тем же первоначальным значением слово вошло в основные европейские языки, приобретя здесь оттенок «снисходительности»[3] и даже «благосклонности». В современных английских толковых словарях tolerance означает готовность благосклонно признавать и принимать поведение, убеждения и взгляды других людей, которые отличаются от собственных, даже в том случае, когда эти убеждения тобою не разделяются и не одобряются[4].

Таким образом, намечается существенное различие в значении русского слова ‘терпимость’ и английского ‘tolerance’. ‘Терпимость’ предполагает лишь «отсутствие противодействия» из снисхождения к ограниченности человеческого ведения и слабости естества, однако сами эти ограниченность и слабость не воспринимаются как нечто нормальное: «имеющее место быть» не трактуется как «имеющее право быть». ‘Tolerance’ предполагает «благосклонное принятие» любой инаковости, усвоение ей именно «права быть». Основанием такого разночтения двух синонимов является различное понятие об истине в русском, сформированном в русле христианской традиции, и западноевропейском, испытавшем многовековое влияние либерализма, языковом сознании.

Своеобразной вершиной развития либеральной концепции толерантности стала принятая ЮНЕСКО 16 ноября 1995 года Декларация принципов толерантности, в которой лексическое значение английского tolerance обретает четкость терминологического понятия. Здесь, в частности, говорится: «Толерантность – это обязанность способствовать утверждению прав человека, плюрализма (в том числе культурного плюрализма), демократии и правопорядка. Толерантность – это понятие, означающее отказ от догматизма, от абсолютизации истины…»[5](курсив наш – и.С). Таким образом, толерантность как принцип взаимоотношений в мультикультурном сообществе возможна лишь на базе непризнания существования абсолютной истины, имеющей объективное значение.

Христианство же по самой своей природе утверждает наличие в мире абсолютной Истины, которой признается Бог[6] в Его Промысле и которая мыслится безусловным критерием истин относительных, то есть человеческих представлений о бытии и его законах. С точки зрения абсолютной Истины плюрализм мнений возможен лишь в тех областях общественной и частной жизни, которые не имеют существенного значения для спасения души и Жизни Вечной, но в сфере религиозно-этических ценностей, зиждущихся на Божественном Откровении, плюрализм должен уступить место монизму церковно-догматического учения. Христианская терпимость к инакомыслящим и иноверным не означает благосклонного принятия тех их представлений, которые, с позиций христианского вероучения, считаются заблуждением.

Поверхностному взгляду либеральная концепция покажется более перспективной для выстраивания конструктивных отношений в плюралистическом обществе, нежели христианская. Но при более глубоком рассмотрении оказывается, что подлинная толерантность как главный принцип и своеобразный идеал либеральной концепции нормы общежития возможна лишь в «театре абсурда», где общность только кажущаяся, физическая, а вместо диалога лишь механическая совокупность монологов действующих лиц, содержательно между собой никак не связанных. Толерантность в ее либеральном понимании прямопропорциональна степени безразличия к истине и к другим людям. Может ли быть толерантна мать к преступному выбору своего сына? Нет, потому что ошибки сына отзываются в ее сердце живой болью за его судьбу. Может ли христианин благосклонно относиться к содомским грехам? Нет, потому что сердце его болит о погибающем для Вечности брате. Толерантное отношение возможно там, где высокие идеи (например, религиозной истины или патриотизма) не стали чувством сердца и таким содержанием жизни, за которое человек готов идти на любые жертвы; а также там, где не руководствуются христианским принципом: «брат наш есть наша жизнь»[7]. Следовательно, толерантность вырастает из безыдейности, являющейся, в свою очередь, производной бездуховности; и из предельного эгоцентризма, где ближний рассматривается лишь как периферийное явление «моего» мира, объект для «моего» монолога. Ибо для подлинного диалога, который является двигателем общественного развития, необходима заинтересованность в истине, основывающаяся на твердости выстраданных убеждений, и заинтересованное отношение к оппоненту, воспринимаемому как равноценный «мне» субъект, судьба которого неразрывна связана с моей судьбой. Таким образом, степень толерантности, претендующей на иллюзорное право быть «по ту сторону добра и зла», есть степень общественной энтропии.

Если толерантность представляет собой «потолок» либеральной нормы общежития, то христианская терпимость есть лишь один из аспектов христианской стратегии отношения к ближнему. Сама же эта стратегия в Евангелии дана как требование любви, притом любви совершенной. Мерой этого совершенства является любовь к врагам. Поскольку «враг» – это предельная точка удаления от «меня», то любовь, простирающаяся до этого предела, охватывает всех без исключения людей.

Любовь к «другому» не означает благосклонного отношения к его инаковости, но любовь к нему самому поверх этой инаковости и несмотря на нее. Предметом любви являются не проявления человека, истинные или ложные, но сама человеческая личность, в своей непостижимой глубине запечатленная образом Божиим. В отличие от либеральной традиции с ее функциональным пониманием человека (как субъекта прав и свобод, как представителя определенной социальной страты, обладателя той или иной профессии, единицы электората и т.д.), христианская антропология исходит из ипостасного (персоналистического) его видения, преодолевающего детерминированность теми или иными характеристиками временного, земного существования. Такое видение не сводит человека к совокупности его поступков, слов и мнений, и не отождествляет его с ними. Следовательно, сила христианской любви заключается в приоритете в системе христианских ценностей личности над всем, что эта личность имеет, будь то материальный достаток, социальное положение, политические и даже религиозно-философские взгляды. Православная российская цивилизация показывает нам хороший пример многовекового мирного сосуществования и развития разных народов и религиозных общин на платформе доминирующей христианской традиции, конечно, в той мере, в которой эти народы и общины не претендовали на доминирование собственных традиций.

Вместе с тем, любовь в ее евангельском смысле, благоговея перед человеческой личностью, не попустительствует человеческой неправде во всех ее проявлениях, но задает верные этические ориентиры в любой сфере жизнедеятельности. По словам апостола Павла, любовь «долготерпит» и «милосердствует», однако «не радуется неправде, а сорадуется истине»[8]. Подлинная любовь к человеку не возможна на основе лжи, не может она и благосклонно относиться ко лжи, даже если последняя выступает под видом чьего-то личного мнения. Любовь к заблуждающемуся сострадает его удалению от Истины-Блага. Любовь к «стоящему в истине» сорадуется его спасению и духовному возрастанию. Толерантность же, «добру и злу внимая равнодушно», совершенно безразлична к духовно-нравственной перспективе человека.

Таким образом, толерантность как благосклонное принятие любой (а значит, в том числе и противоречащей данной Богом этической норме) инаковости не имеет ничего общего с Христианством, а следовательно, идет вразрез и с традиционной российской системой ценностей, выпестованной в лоне Православия. Сколь бы идеальной, «оторванной от современной действительности» ни казалась христианская норма общежития, необходимо отдавать себе отчет в следующем. Во-первых, норма, всецело соответствующая сиюминутному положению вещей, не сообщает общественному процессу динамики, то есть жизни. Норма призвана быть маяком, эталоном, и чем выше этот эталон, тем выше в стремлении к нему поднимается качество общественных отношений, свидетельством чему является вся средневековая цивилизация, в лучших своих проявлениях ориентированная на христианские ценности. Во-вторых, если христианская любовь к врагам – это идеал, то толерантность – фикция, вполне осуществимая только в том случае, когда люди совершенно перестанут осмысленно относится к окружающему миру, а попросту думать, когда лишатся всякой культурной памяти, связывающей их с определенной национально-исторической и религиозной традицией, и, наконец, когда утратят способность живого сопереживания человеку в его духовном падении и возрождении.

---